Именно изобретательным бессеребряникам-шестидесятникам мы обязаны гениальной методикой заполнения, и даже украшения вполне материального интерьера духовными ценностями. Они ввели в обиход по всем параметрам экономичные самодельные стеллажи, в которых располагали свои беспорядочные, но искренне лелеемые библиотеки. Эти библиотеки были пестрыми во всех отношениях: их состав определялся профессиональными нуждами и беллетристическими пристрастиями хозяев, а не модой; за качеством издания следить было не принято - время престижных и дорогих серийных изданий придет потом и для других людей.
Стеллажи, как правило, производили впечатление некоторой потрепанности, потому что делались своими руками из подножных материалов. Книги - тоже, потому что демократичные бумажные обложки (как мягкие, так и твердые) и матерчатые корешки быстро амортизировались по причине частого использования. Таким образом, общепринятые нормы равнодушия к материальному на (в буквальном смысле) фоне духовного богатства соблюдались неукоснительно. Пестрота корешков и рукотворность стеллажей вместе давали своеобразный эффект декоративности и одухотворенности. И это было стильно, потому что таков был стиль. Конечно, в домах неумеренных книголюбов книги украшением не были, но были предметом культа, а в острых случаях - стихийным бедствием. Бывало, бесконечно и бесконтрольно пополняемая библиотека расползалась по всем немногочисленным тесным помещениям, и книги лежали стопками на подоконниках, на полу, на столах и под кроватями. Впрочем, это тоже было проявлением стиля, а иногда - простодушного снобизма.
Книголюбы умеренные расширяли свои библиотеки аккуратно, соразмеряясь с реальностью, подкупая, по возможности, появившиеся в продаже чешские и румынские книжные полки -- недорогие, компактные и емкие. Их можно было по-всякому компоновать на стене, общий модуль вносил организующее начало, раздвижные стеклянные дверцы предохраняли книги от пыли - в общем, было удобно, становилось красиво, а стилевые и идеологические нормы не страдали: получая, например, новую квартиру, умеренные сначала думали, как разместить книги, а потом уже прикидывали, куда встанет обеденный стол.
Дети умеренных и неумеренных, едва научившись ходить, получали собственные книжки, при первой возможности - собственную полку, по мере подрастания - личный стеллаж. В результате несколько поколений детей выросло в окружении книг и с привычкой к их присутствию - в интерьере и в сознании.
Но время шло, и что-то куда-то девалось. То есть, не привычка к книгам, конечно - у кого она была, у тех осталась. И не библиотеки - кто их собрал, тот сохранил. Но круто изменилась социо-культурная ситуация в стране. Беспрецедентные судебные процессы над литераторами возродили понятие запрещенной литературы. Хорошие книги исчезли из широкой продажи. Наступала пора журнальных "выдрышей", самиздата и стремительного развития черного книжного рынка.
К тому же, годы застоя вместе с культурной затхлостью принесли мнимую экономическую стабильность, а с ней -- видимые изменения в стилистике интерьера. Благородная бедность вышла из моды. Стареющие шестидесятники продолжали поддерживать ее романтические идеалы, но в целом общество стремилось к достатку и буржуазному благообразию (по советским, разумеется, меркам). Трехногие табуретки и жесткие низкие кресла с неудобными узкими подлокотниками устарели морально и развалились физически одновременно: яркость стиля быстро угасла, а хлипкая, произведенная в странах СЭВ "функциональная" мебель оказалась непрочной и недолговечной. Подоспевшие новые типовые квартиры "улучшенной планировки и повышенной высотности" готовы были принять гостиные гарнитуры с массивной мягкой мебелью, "стенки" и хрустальные люстры.
Все эти обстоятельства не могли не отразиться на состоянии и развитии домашних библиотек.
Книжная жизнь, конечно, продолжалась, хотя и принимала порой причудливые формы. Диссидентствующие маргиналы пытались заполнить духовный вакуум за счет самиздата и тамиздата. Многие помнят судорожные ночные чтения с упоительным ощущением сопричастности гражданскому неповиновению. Ощущение было иллюзорным: по-настоящему рисковали только те, кто провозил эти книги в страну, копировал, распечатывал, распространял. Держать подобное в доме было опасно. Никто и не держал. Фанатичные библиофилы забредали с получки на книжную толкучку (что на Кузнецком мосту), чтобы за бешеные деньги купить у фарцовщика что-нибудь очень важное, нужное или любимое - это мог себе позволить не каждый. Мало кто и позволял. У московских командировочных вошло в твердую привычку прочесывать книжные магазины в удаленных от центра империи городах - там что-нибудь могло залежаться со старых времен, или даже нечаянно выйти в безвестном местном издательстве. Случалось, но нечасто. Таким образом, многие домашние библиотеки законсервировались, или пополнялись за счет идеологически нейтральных профильных книг.
Книги, между тем, продолжали выходить. Теперь уже в солидных коленкоровых переплетах и глянцевых суперобложках, на дорогой бумаге, в продуманных сериях и полных собраниях сочинений, но в книжные магазины эта роскошь почему-то не попадала. Хорошая книга стала редкостью. Ее надо было уметь достать. По железному закону дефицита, достать книги, помимо упомянутых фарцовщиков, могли, главным образом, те, кому были доступны мебельный гарнитур "Карина", сервиз "Мадонна", настенный ковер и чешский хрусталь. Комплект процветания не считался полным, если в атрибутику не входила дефицитная книжная серия "Литературные памятники". Кстати, о процветании и мебельных гарнитурах. В стремлении к процветанию, как мы все теперь знаем, ничего страшного нет, в мебельном гарнитуре -- тоже, если он нужен и нравится владельцу. Сервиз "Мадонна", наконец, также попадал и использовался по назначению. Книги же отправлялись не по адресу и по назначению не использовались. Они окончательно превратились в элемент интерьерного декора и даже в символ социального благополучия. Когда предмет, несущий в себе духовную ценность, становится знаком материального преуспеяния, он превращается в собственную противоположность. Что и произошло.
Эти книги никто и никогда не читал. Их обложки оставались девственно-новыми, их нетронутые страницы годами хранили запах свежей типографской краски. Их затыривали в "стенки" вперемежку с парадным фарфором и хрусталем. Выставляли в гостиных, подбирая цвет корешков к расцветке ковров. Для пущей красоты иногда чередовали тома разных собраний сочинений через один: синий, желтый, красный... Забавно, но к подобным извращениям привел не только книжный голод. Ими обернулся годы спустя шестидесятнический лозунг насчет того, что книги должны быть в каждом приличном доме. В приличных домах семидесятых золотое тиснение на книжных корешках элегантно перекликалось с золотыми медальонами модных тогда "королевских" обоев. А для рядового читателя книга так и оставалась лучшим подарком. По-прежнему интеллигентным, но уже очень дорогим.
Эпоха книжного голода ознаменовалась, помимо всего прочего, пресловутым макулатурным бумом - когда за двадцать килограммов макулатуры можно было обрести что-нибудь из тогдашних издательских хитов. Были случаи, когда подростки утаскивали из домашних библиотек килограммы ценных книг, чтобы получить в обмен эротический раритет под названием "Анжелика".
Грянувшая вскоре перестройка положила неожиданный конец всем этим безобразиям. Объявленная гласность снова дала новую жизнь толстым журналам. Их опять читали с прежним интересом, но уже не хранили с прежней истовостью: в периодике было больше публицистики, чем литературы, к тому же вся появлявшаяся там беллетристика незамедлительно выходила отдельными тиражами и заваливала мгновенно возникшие и расплодившиеся книжные развалы. Изголодавшиеся книголюбы кинулись скупать старые и новые книги о главном. Домашние библиотеки ожили и задвигались, пополняясь тем, чего раньше не то, что купить, представить себе было невозможно: "АПН" издавало Галича, "Московский рабочий" -- Набокова. Утратили свой просветительский и криминальный смысл издательства "Ардис" и "Континент". Стало возможно все. Однако перестроечный всплеск читательской активности был мощным, недолгим и ... пока последним. Гласность и свобода печати оказались (тьфу-тьфу-тьфу!) самыми надежными завоеваниями горбачевской демократии. Ситуация на книжном рынке стабилизировалась. Книга перестала быть проблемой, символом, знаком, а стала самой собой. Удовлетворив давние и традиционные духовно-интеллектуальные нужды по части Бродского и Лотмана, читатель стал коситься на яркие глянцевые переплеты Шелдона и Чейза. Самый читающий в мире народ с запозданием познал гниловатую сладость бестселлера и с упоением погрузился в податливую мякоть покетбука. Рынок отреагировал моментально, и вслед за переводным бестселлером подвалил отечественный. Толстые журналы больше не читают в метро - их вдумчиво изучают дома упорствующие интеллектуалы. В транспорте вполне приличные на вид граждане, уже не стыдясь сраму, увлеченно постигают крутой детектив и любовный роман. Впрочем, к домашним библиотекам это все отношения не имеет -- одноразовые книжки, слава Богу, никто не хранит. Их легко раздают, оставляют в метро, даже выбрасывают. И вообще, хочется думать, что не штампованных кровавых разборок и эротических сцен ищет в паралитературе российский читатель, а просто хочет дать отдых утомленному чересчур небанальной реальностью интеллекту...
Как бы то ни было, проблема книги в доме опять кажется непростой. С падением железного занавеса граждане России познакомились с образцами мировой культуры домоустройства и даже получили возможность в некотором роде подогнать к этим образцам свои квартиры. И это, конечно, очень хорошо. Плохо другое - в исторически благополучных странах, как и в дореволюционной России, книги в доме держат, главным образом те, кому они почему-либо нужны. В нижнем слое среднего класса, на интерьерные стандарты которого вынуждены ориентироваться сегодня россияне, подобной нужды, как правило, нет. Поэтому сегодняшний интерьер предполагает компьютер, телевизоры по числу комнат, музыкальный центр, стойку для компакт-дисков, боксы для видеокассет, но не книги. Библиотека - особенно старая, или разрозненная - неминуемо выбьется из этого контекста. Конечно, упорные и наследственные книголюбы находят выходы из положения. Более сентиментальные и менее состоятельные стараются, заново обустраивая свой дом, сохранить его прежний дух. Более продвинутые и финансово раскованные - заказывают дорогущие фирменные книжные шкафы и стеллажи.
Однако за всем этим уже выросло поколение детей, в сознании которых плоский анимационный Винни-Пух производства W.Disney Company Production подменил плюшевого медвежонка, про которого написал Алан Александр Милн. Стратегические компьютерные игры заменяют им процесс чтения, виртуальные прогулки по Интернету позволяют получить любую необходимую (а также и лишнюю) информацию. Иногда начинает казаться, что сорокалетние динозавры, родившиеся в середине почти прошлого века, будут последними, кому умение открывать файлы никогда не заменит магического ритуала открывания книги.
Но не будем так пессимистичны. Говорят, в Центральном Доме художника открылась переплетная мастерская. Там можно заказать уникальные переплеты из кожи. Клиентура у мастеров пока ??ебольшая, и работают они в основном с миниатюрными изданиями: удовольствие дорогое...
...Историческая память с готовностью возвращает ценные книги в коллекционных переплетах в индивидуальные библиотеки и кабинеты; романтическое воображение рисует идиллические картины: наши взрослые дети, больше нашего преуспевшие материально, но не меньше - духовно, заказывают для потрепанных любимцев уникальные дорогие одежды, отвечая на возможные недоумения словами героя Джейн Остен: "Было бы странно, если бы я пренебрегал фамильной библиотекой в такое время, как наше". 1
Маловероятно, конечно, хотя и красиво. Но чем черт не шутит... Может быть, наши дети и будут держать в доме книги. Что, если они им почему-либо будут нужны?..
Ольга Яблонская
2011-3-16 14:32
